Миу, мой Миу

Они шли молча по лесной тропинке каждый по своей полосе, не поднимая головы, «с интересом» разглядывая только близлежащие кусты и растения по обочинам. Природа вторила их настроению. Таинственный прохладный полумрак окружал их, и только изредка луч солнца проникал сюда, высвечивая мощные тёмные стволы в пышной листве.

Они не общались. Давно. Вообще. Никак. Хоть их и заставляли. Вернее, Миу заставляли. Заставляли есть, гулять, общаться. Но он оставался холодным, безучастным ко всему.

Кира вспомнила, как прошла их первая встреча в Керкусе, которую она так ждала. Сколько раз ещё в Урбании прокручивала она в голове их свидание. Да, сценарии были разными, но господи! Такого она не ожидала и в страшном сне!

Когда они вместе с Мией зашли в комнату, она, честно говоря, даже не узнала его. И не только внешний вид был тому причиной, конечно, он изменился, и очень – его светлые волосы потемнели, он похудел, осунулся и казался теперь совсем чужим. Но самое ужасное было в том, что за всё время их с Мией присутствия он ни разу не обмолвился с Кирой и словом, он даже не взглянул в её сторону! А она, к сожалению, ещё помнила, как сияли его глаза, как зажигался в них зелёный блеск, когда он смотрел на неё. Раньше она всё время ощущала безмолвные знаки его неуловимого внимания, и сердце подпрыгивало от радости, от скрытой улыбки в его глазах и губах. Сейчас же «подарком» ей был холодный безразличный взгляд сквозь неё на прощание.

После этой встречи ей казалось, она не сможет дышать от слёз, душивших её. Она проплакала весь вечер и порывалась даже вернуться домой в Урбанию, если бы не Мия, которая переубедила её.

– Ты не должна обижаться! Невозможно пройти без потерь то, что прошёл он. Пойми, в Мегаплантисе, он пережил страшное… Долгое время зло проникало в его душу, накапливалось, и в конце концов изменило его. Но всё ещё можно исправить.

– Но как? Я не понимаю! Он так смотрит на меня, будто я виновата…

– Не думай о себе, думай о нём, прояви сочувствие. Просто представь, что он болен, но не телом, а душой. Понимаешь, душа тоже страдает… там много боли, горечи, разочарований. Он больше не может радоваться, смеяться, как раньше. На сердце лишь тяжесть и пустота.

– Но должно же быть лекарство?

– Да, его лекарство сейчас – твоя любовь и поддержка, терпение и понимание. И пусть пока он не принимает всё это, я уверена, именно это поможет ему.

И Кира осталась – она умела платить добром за добро – ведь Миу спас их, страдал, теперь вот болен. Она должна помочь и поможет! Несмотря на его холодный приём, она и правда верила, что вскоре всё изменится, и у неё получится растопить этот лёд. Она старалась, очень старалась: приходя к нему в комнату, как по расписанию, постоянно улыбалась, участливо задавала вопросы, так ни разу не получив ни одного ответа, потом просто болтала без умолку, натянуто шутила, но все её попытки разговорить его разбивались о каменную стену полнейшего безразличия. Он просто не замечал её присутствия!

И это, знаете ли, ужасно обидно, когда тебя не видят в упор! Она всё могла ему простить, но не этот погасший отсутствующий взгляд в её сторону. Пусть любые дела этого мира его не интересуют теперь, но ОНА, она должна интересовать его! Так говорила Мия, так считала Кира (она ещё была полна надежд), но проходил день за днём, а ему по-прежнему было всё безразлично, в том числе и она. Целыми днями он либо смотрел в окно стылым взглядом, либо собирал какие-то дощечки, складывая из них немыслимые узоры, затем всё разрушал и снова принимался за работу, встречая её таким ледяным презрительным молчанием, что впоследствии и у неё напрочь пропало всякое желание разговаривать с ним, она просто приходила и молча сидела рядом.

Тогда Мия решила, что прогулки помогут ему отвлечься и попросила Киру сопровождать его. Сначала они гуляли во внутреннем дворе дома среди лимонных деревьев, потом им предложили выйти в город. Но там у Миу случился нервный срыв. У него и раньше был не особо спокойный характер (слишком чувствительный ко всему), сейчас же он воспринимал всё гораздо острее. На улице было слишком шумно и людно, сначала он просто беспокойно озирался по сторонам (когда с ним здоровались, не отвечал), но через двадцать минут у него случилась настоящая истерика: глаза его стали безумными, он присел на мраморные плиты и, закрыв руками уши, начал раскачиваться из стороны в сторону.

Решено было, что в город они ходить больше не будут. Теперь Мия провожала их через портал за город, в дубраву, своей атмосферой напоминающую сказочную долину Каштании, но даже красота лесного пейзажа не помогла: Миу оставался таким же отстранённым, как и раньше.

Плохое настроение, оказывается, очень заразно! И Кира тоже как будто разучилась радоваться. Вот уже пятый день ходили они по узкой тропинке туда-сюда до лесного озера, будто отбывая наказание, и ни разу никто из них не проронил и слова.

Дорожка поднималась с одного склона на другой, с редких могучих деревьев свешивались длинные пряди мха, земля в лесу была покрыта розовым ковром опавшей листвы вперемежку с многочисленным синими цветами, от которых шёл приятный пряный запах, где-то журчала вода от бьющих неподалёку родников, звонко пели птицы, но волшебный лес не восхищал её, не завораживал красотой. Она брела, не замечая ничего вокруг, глубоко погрузившись в себя, от скуки собирая цветы, растущие у обочины. И не заметила, как сорвала необычную травинку, долго крутила тонкий стебелёк между пальцев, затем, задумавшись о чём-то, отправила его в рот.

– С ума сошла?! Выплюни! – неожиданно услышала она раздражённый голос сзади. И когда она, недоуменно вскинув брови, повернулась, Миу неожиданно пояснил, что растение ядовитое. Она была поражена, удивлена, ведь за всё её пребывание в Керкусе он впервые заговорил с ней.

– Как ты узнал? Ты даже не смотрел в мою сторону. – ошеломлённо протянула она.

– По запаху, – бросил он отрывисто, не поднимая на неё глаз и замолчал, показывая тем самым, что продолжения разговора не будет. И Кира так и не поняла: шутит он или всерьёз, но потрясённая тем, что он впервые за долгое время обратился к ней, стояла как вкопанная, продолжая изумлённо пялиться на него.

Несмотря на тёплую погоду, он почему-то постоянно мёрз и ходил теперь в одном и том же мешковатом свитере, обматываясь широким синим шарфом. Тем не менее она снова отметила, как он красив. Стройный и гибкий. Его фигура походила на тростник, колеблющийся на ветру. А безупречные тонкие черты лица, словно высеченные из мрамора, и ярко-красные губы, контрастирующие с белизной кожи, ещё больше подчёркивали его красоту. Невозможно было на него смотреть! Но и не смотреть почему-то тоже не получалось. Наконец и он взглянул на неё. Пройдясь безучастно по её новому белому сарафану, который подобрала ей здесь Мия, его взгляд остановился на букете.

– Зачем тебе эти цветы? – бесцветным голосом спросил он.

– Не знаю, – растерялась она, пожимая плечами, – поставлю в комнате, наверное. Люблю, когда красиво.

Она ждала, что он скажет ещё что-нибудь, но он хранил молчание, и вскоре они продолжили путь дальше. Кира теперь кидала на него время от времени заинтересованные взгляды. Что-то произошло, иначе с чего он вдруг заговорил с ней? Вдруг и правда цветок ядовитый? Неужели он прервал их долгое молчание, чтобы спасти её? Она пыталась унять возникшее волнение…

Они дошли до озера. Там, присев на излюбленное за пять дней место, Миу, как обычно, начал кидать в воду мелкие камушки, устремив неподвижный взгляд вдаль. А Кира, поджав к груди коленки, присела рядом и начала от нечего делать разглядывать плывущие по небу облака, которые отражались в озере. И вскоре уже не могла отличить, где вверх, а где низ, всё слилось вокруг, и у неё так закружилась голова, что она чуть не свалилась в воду. Она посмотрела в его сторону, но он не замечал её, а ей ужасно хотелось, чтобы замечал, ещё хотелось узнать, о чём он так глубоко думает, смотря на водную гладь. Тогда она сбросила обувь и начала нарочито шевелить пальцами ног, окуная их в воду, чтобы привлечь его внимание, при этом громко вскрикивая:

– Бр! Вода такая холодная!

Миу прекратил своё занятие и обратил на неё внимание, но совсем не так, как ей бы того хотелось.

– Слушай, ты таскаешься со мной повсюду целую вечность. Скажи, тебе не надоело? – хрипло спросил он, угрюмо посматривая на неё исподлобья.

Кира опешила от его неожиданной грубости. Она молчала, не зная, что ответить, и только бессильно рассматривала голубые прожилки под бледной прозрачной кожей на его лице.

– Ты делаешь это потому, что тебя просила Мия? – с какой-то злостью продолжал он. – Они хотят привести меня в чувство… да? И для этого привлекли тебя. Нет, я не против, правда, но хотел бы знать, зачем тебе это? – воспалённые губы его скривила злая усмешка. – Тебе самой не надоело? Нет? Не скучно так изо дня в день сидеть тут со мной? Знаешь сама, собеседник из меня так себе… – хмыкнул он презрительно.

Кира опять не ответила, только сильнее захлопала глазами, машинально убирая рыжую непослушную прядь.

– Молчишь? Тебе нечего сказать? – продолжал напирать он, но голос его внезапно задрожал.

Она не знала, что ответить. Отчасти он был прав, ведь на самом деле её просила Мия, возможно, если бы она не настаивала, Кира давно прекратила свои попытки общения с ним. Своим чутким сердцем она остро ощущала его душевную боль, но чем помочь, не знала, и от этого становилось ещё хуже.

Было ещё кое-что, почему она молчала, ведь об этом не принято говорить напрямую, в открытую, и это было важнее всего… Она таскалась за ним повсюду, потому что её, несмотря ни на что, тянуло к нему, как магнитом! Пусть даже такой: отчаянный, с израненным сердцем, он был ближе, милее ей всех мальчишек, вместе взятых. Да, она познакомилась здесь со многими учениками наставников. Все они, в отличии от высокомерных холёных одноклассников, на деле не представляющих из себя ничего особенного, были умелыми волшебниками, к тому же приятными в общении, и относились к ней с нескрываемой симпатией. И всё же Миу был особенным, не таким, как все, он был единственным в своём роде. Её сердце, однажды поражённое новым прекрасным чувством, выбрало его и теперь не желало отступать. Она помнила его храбрость и самоотверженность тогда, с раптусами, и потом в Мегаплантисе. Он, ни на секунду не задумываясь, пожертвовал собой, теперь же явно страдал и казался таким уязвимым, незащищённым, трогательным. Острая жалость терзала ей душу, хотелось защитить его. Но как и от кого? Она не знала, не понимала, поэтому молчала.

– Знаешь, вы все одинаковые, – пытаясь скрыть своё волнение и придать голосу холодную бесстрастность, продолжил он с насмешливой ухмылкой, – что тут, что там… Искусственные. Все! Никто… никто на всём белом свете не понимает меня. Вы просто не можете понять! – он нервничал, голос его срывался. – Это как будто бы я умираю, а вы все, все остаётесь жить, понимаешь? Вы что-то говорите, утешаете, но смысл? Ваши слова не помогают. НЕ ПОМОГАЮТ! Потому что вам не понять, что я чувствую: я ухожу, а вы НЕТ! ВЫ ОСТАЁТЕСЬ! И между нами пропасть!

– Я бы пошла с тобой, – тихо произнесла Кира, усиленно рассматривая свои оголённые ноги.

– Куда? – не понял он.

– Не знаю… куда-нибудь, куда бы ни позвал, пошла бы за тобой.

– Ты серьёзно? – он пытливо и чуть растерянно смотрел на неё.

– Да, – она подняла на него глаза, в которых блестели слёзы, – потому что ты нравишься мне и очень. Я не знаю, почему, но даже сейчас я очень рада, что я с тобой, – она прикрыла ладошками лицо, чтобы не расплакаться окончательно.

– Но почему? Я не понимаю! – раздражённый, по-видимому, её слезами, почти закричал он. – Какой из меня друг? Или собеседник? Я ужасный! Скучный, депрессивный, никчёмный! Что ты во мне нашла?

– Я не знаю! – выкрикнула она в отчаянии. – Как? Как такое объяснишь?! – перестав думать о том, что говорит, с каким-то детским простодушием залепетала она: – Вот я смотрю на тебя и сердце оживает, бьётся чаще, быстрее. Мне СКУЧНО БЕЗ ТЕБЯ. Без твоего присутствия всё теряет смысл. Я будто не живу, существую, только вспоминая каждый твой жест, каждый взгляд. Без конца прокручиваю наши прогулки в голове. И я… я помню тебя другим: нежным, весёлым, чутким. На меня никто никогда не смотрел так, как ты… тогда, в Каштании! Господи! Да не мучь ты меня! Если ли бы я могла, я бы осталась ради тебя там в Мегаплантисе, и сейчас, если бы это помогло, отдала бы часть себя, часть сердца... Да оно и так давно с тобой, – она отвернулась от него и, бросившись на траву, заплакала.

– Прости, – он дотронулся до её плеча, – всё теперь кажется бессмысленным, я очень устал. Устал и ничего больше не понимаю. Не понимаю, почему так сложно и непонятно устроен мир, – он говорил вроде бы даже не ей, а куда-то в сторону, но она была безумно рада и такому их общению. Она хотела тут же вскочить и крикнуть ему: «Какие глупости!», но одёрнула сама себя, вспоминая предупреждение подруги о его тяжёлом душевном недуге, его сложной психической организации. Конечно, нужно следить за словами, чтобы ненароком не обидеть его, и она отключилась ненадолго, пытаясь придумать что-нибудь соответственное, умное, но так ни до чего не додумалась, когда он снова продолжил: – Представляешь, я ничего теперь не могу. Даже перевоплотиться в кота не могу. Я перестал понимать язык животных, цветов, деревьев. Я даже мысли твои прочитать не могу.

– Глупости! Всё ты можешь! – подскочила Кира, не выдержав, и тут же прикрыла рот рукой, будто пытаясь удержать вырвавшееся слово.

А он вдруг внимательно посмотрел на неё. Впервые после Мегаплантиса он смотрел на неё так долго, так пристально, глаза в глаза. И вдруг улыбнулся:

– Думаешь?

И Кира увидев, как теплеет его взгляд, взлетела от радости высоко-высоко, и перестав бояться, что скажет что-то неуместное, стала самой собой и… затараторила:

– Уверена! Ты знаешь, вся эта ваша магия до добра не доведёт. Может и хорошо, что ты теперь обычный мальчишка, а не волшебник какой-нибудь. И не нужно тебе превращаться в этого кота Милана. Ужасное животное! Ты мне нравишься больше таким… – выпалила она и замолчала, испугавшись, что сказала очередную глупость или бестактность. Но он продолжил улыбаться, и от этой улыбки ей хотелось танцевать. Он сидел так близко, что она чувствовала его запах. Он пах свежими спелыми апельсинами и высохшей травой, неразгаданной тайной и дальними странами, тёплым ветром и заходящим солнцем, свободой и независимостью, лекарством от хандры и плохого настроения. Может, именно так пахнет счастье?